По утрам туман с моря взбирается по утёсам над Кингспортом. Белый и пушистый, он приходит из бездны к своим собратьям облакам, полный видений о влажных пастбищах и пещерах левиафана⁴⁹. А позже, с тихими летними дождями на покатые крыши поэтов, облака разбрасывают кусочки тех видений, потому как люди не должны жить без слухов о старине, странных секретов и чудес, которые планеты рассказывают планетам наедине по ночам. Когда предания гулко разносятся по гротам тритонов, а раковины в городах, заросших водорослями, выдувают дикие мелодии, разученные у Старейших, тогда густые, нетерпеливые туманы, наполненные знаниями, стекаются к небесам и взгляды, обращённые к океану со скал, видят лишь таинственную белизну, как будто край утёса это край всей земли, а торжественные колокола буёв свободно звонят в эфире волшебства.

Ныне к северу от архаичного Кингспорта утёсы вздымаются высоко и причудливо, уступ за уступом, пока самый северный из них не повисает в небе, словно серая, застывшая штормовая туча. Одинокий, он мрачным остриём вонзается в безграничное пространство, ибо побережье резко поворачивает там, где великий Мискатоник изливается из равнин за Аркхэмом⁵⁰, неся легенды лесов и немного причудливых воспоминаний холмов Новой Англии. Моряки Кингспорта обращают взгляды на эту скалу, как иные моряки обращают взгляды на Полярную звезду; и отмеряют ночные вахты по тому, как она заслоняет или открывает Большую Медведицу, Кассиопею и Дракона⁵¹. У них она едина с небосводом, и действительно, она сокрыта от них, когда туман застилает звёзды или солнце. Некоторые из утёсов им полюбились, как тот, чей гротескный профиль они называют Отцом Нептуном, или тот, чьи столбовидные ступени именуют Мостовой⁵²; но именно этого они боятся, ибо он так близок к небу. Португальские матросы, прибывающие из плавания, крестятся, когда впервые видят его, а старые янки полагают, что восхождение на него было бы делом более ужасающим, чем смерть, если это вообще возможно. Тем не менее на этом утёсе стоит древний дом, и вечерами люди видят огни в маленьких переплётах окон⁵³.

Древний дом всегда стоял там, и люди говорят, что в нём обитает Некто, кто беседует с утренними туманами, поднимающимися из бездны, и, возможно, видит исключительные вещи со стороны океана в те моменты, когда край утёса становится краем всей земли, а торжественные буи свободно звонят в белом эфире волшебства. Говорят они это исходя из слухов, потому как эту неприступную скалу никто не посещает, а местные не любят наводить на неё телескопы. Правда, летние туристы пристально её рассматривали в свои модные бинокли, но никогда не видели ничего, кроме серой древней крыши, островерхой и крытой дранкой⁵⁴, чьи свесы доходят почти до серого фундамента, да тусклого жёлтого света маленьких окон, выглядывающих в сумерках из-под тех свесов. Эти летние гости не верят, что тот самый Некто прожил в древнем доме уже сотни лет, но не могут доказать свою ересь ни одному истинному кингспортцу. Даже Ужасный Старик, который разговаривает со свинцовыми маятниками в бутылках, покупает продукты за вековое испанское золото и держит каменных идолов во дворе своего допотопного коттеджа на Водной улице, может лишь сказать, что всё было точно так же, когда его дед был мальчишкой, а было это немыслимо много лет назад, когда губернатором Его Величества в Провинции Массачусетского залива был Белчер, или Ширли, или Паунолл, или Бернард⁵⁵.

И вот однажды летом в Кингспорт приехал философ. Его звали Томас Олни, и он преподавал скучные предметы в колледже у залива Наррангсетт. Он приехал с тучной женой и шумливыми детьми, а глаза его были утомлены оттого, что приходилось видеть одни и те же вещи на протяжении многих лет и думать одни и те же как следует упорядоченные мысли. Он смотрел на туманы с венца Отца Нептуна и пробовал войти в их белый мир тайн вдоль титанических уступов Мостовой. Утро за утром он лежал на скалах и взирал за край мира на загадочный эфир вдали, прислушиваясь к призрачным колоколам и диким крикам, которые могли принадлежать чайкам. Затем, когда туман поднимался и открывалось прозаичное море с копотью пароходов, он вздыхал и спускался в город, где ему нравилось петлять по узким старобытным улочкам вверх и вниз по холму и рассматривать безумно покосившиеся фронтоны⁵⁶ и причудливо украшенные колоннами дверные проёмы, которые приютили столько поколений крепких моряков. И он даже побеседовал с Ужасным Стариком, который не жаловал чужаков, и был приглашён в его страшно архаичный коттедж, где низкие потолки и зачервивевшая панельная обшивка слышат отголоски тревожных монологов в тёмные предрассветные часы.

Разумеется, неизбежным было то, что Олни должен был заметить серый, никем не посещаемый коттедж в небе, на этом зловещем северном утёсе, который един с туманами и небосводом. Он всегда нависал над Кингспортом, и всегда его тайна раздавалась шёпотом по изогнутым кингспортским переулкам. Ужасный Старик прохрипел историю, рассказанную его отцом, о молнии, которая однажды ночью ударила вверх из того остроконечного коттеджа к облакам высоко в небесах; а Бабуля Орн, чьё крошечное жилище с мансардной⁵⁷ крышей на Корабельной улице всё покрыто мхом и плющом, ворчала о чём-то, что её бабушка слышала из вторых уст о фигурах, которые выпархивали из восточных туманов прямиком в единственную узкую дверь этого недосягаемого строения, — ибо дверь расположена вплотную к обращённой в сторону океана кромке утёса и видна только лишь с кораблей в море.

В конце концов, жаждущий новых необыкновенных обстоятельств и не сдерживаемый ни страхом кингспортцев, ни обычной ленью летнего туриста, Олни принял ужасное решение. Вопреки консервативному воспитанию — или благодаря ему, поскольку однообразная жизнь порождает тоску по неизведанному, — он принёс великую клятву взобраться на этот всеми избегаемый северный утёс и посетить необыкновенно древний серый коттедж в небе. Его более здравомыслящая часть весьма рассудительно возразила, что это место должно быть занято людьми, которые добрались до него со стороны суши по более пологому хребту близ дельты Мискатоника. Вероятно, они торговали в Аркхэме, зная, как Кингспорт недолюбливает их обиталище, или, быть может, не имея возможности спуститься с утёса со стороны Кингспорта. Олни направился вдоль меньших утёсов туда, где огромная скала высокомерно вздымалась ввысь, чтобы пообщаться с небесными созданиями, и совершенно убедился, что ни одна человеческая нога не сможет взобраться или спуститься с неё по этому нависающему южному склону. На востоке и севере она возвышалась вертикально на сотни метров над водой, так что оставалась лишь западная сторона, обращённая вглубь суши и в сторону Аркхэма.

Одним ранним августовским утром Олни отправился искать путь к недосягаемой вершине. Он направился на северо-запад по симпатичным просёлочным дорогам, мимо пруда Хупера и старой кирпичной пороховой мастерской, туда, где пастбища отлого поднимаются к хребту над Мискатоником и открывают очаровательный вид на белые георгианские шпили Аркхэма за километрами рек и лугов. Здесь он нашёл тенистую дорогу в Аркхэм, но абсолютно никакой тропы в желанном для него направлении к морю. Леса и поля теснились на высоком берегу устья реки и не несли в себе никаких признаков человеческого присутствия; не виднелось ни единой каменной стены или заплутавшей коровы, только высокая трава, гигантские деревья и заросли шиповника, которые могли наблюдать ещё первые индейцы. Пока он медленно взбирался на восток, всё выше и выше над устьем реки слева и всё ближе и ближе к морю, он заметил, что сложность маршрута возрастала; пока он не изумился, как вообще обитателям этого неприятного места удаётся добираться до внешнего мира и часто ли они наведываются на рынок в Аркхэме.

Потом деревья поредели и далеко внизу справа он увидел холмы, старинные крыши и шпили Кингспорта. Даже Центральный холм казался карликом с такой высоты, и он смог разглядеть древнее кладбище возле Конгрегационалистского госпиталя, под которым, по слухам, скрывались какие-то ужасные пещеры или норы. Впереди простиралась редкая трава и поросль черничных кустов, а за ними — обнажённая горная порода утёса и стройная вершина жуткого серого коттеджа. Теперь гребень скалы сузился, и у Олни закружилась голова от его одиночества в небе. К югу от него — ужасающая пропасть над Кингспортом, к северу — вертикальный откос почти в полтора километра до устья реки. Внезапно перед ним распростёрлась огромная расселина глубиной три метра, так что ему пришлось повиснуть на руках и спрыгнуть на покатое дно, а затем рискованно карабкаться вверх по настоящему обрыву на противоположной стене. Так вот каким путём жители необыкновенного дома путешествовали промеж землёй и небом!

Когда он выбрался из расселины, сгущался утренний туман, но он ясно видел впереди высокий и неправедный коттедж; стены, столь же серые, как и скала, и высокий пик, отчётливо выделявшийся на фоне молочной белизны испарений со стороны моря. И он заметил, что не было никакой двери с этого обращённого к суше торца, а только пара маленьких решётчатых окон с мутными лунными стёклами, оправленными свинцом по моде семнадцатого века⁵⁸. Со всех сторон его окружали облака и хаос, а внизу он не смог разглядеть ничего, кроме белизны безграничного пространства. Он был один в небе наедине с этим странным и очень тревожным домом; и когда он боком обогнул здание, приблизившись к фасаду, и увидел, что стена стояла вровень с краем утёса таким образом, что единственная узкая дверь была досягаема лишь из пустого эфира, он ощутил отчётливый ужас, который нельзя было полностью объяснить высотой. И очень странным было то, что дранка, столь изъеденная червями, смогла уцелеть, а кирпичи, столь раскрошившиеся, всё ещё принимали форму устойчивого дымохода.

Когда туман сгустился, Олни прокрался возле окон на северной, западной и южной сторонах, проверив их, но обнаружив, что все они заперты. Он был смутно рад, что они заперты, потому что чем больше он смотрел на этот дом, тем меньше ему хотелось попасть внутрь. Затем его остановил звук. Он услышал лязг замка и грохот засова, а потом последовал долгий скрип, будто медленно и осторожно отворилась тяжёлая дверь. Это происходило со стороны, обращённой к океану, которую он не мог видеть, где узкий портал выходил в пустое пространство в туманном небе в сотнях метров над волнами.

Затем в коттедже послышался тяжёлый нарочитый топот, и Олни услышал, как открывались окна, сначала на северной стороне, напротив него, а затем на западной, прямо за углом. Следующими должны были стать южные окна под огромным низким свесом крыши с той стороны, где он стоял; и, надо сказать, ему было более чем не по себе, когда он думал об отвратительном доме с одной стороны и пустоте поднебесного воздуха с другой. Когда в ближайших оконных проёмах послышалась возня, он снова прокрался за угол на запад, прижимаясь к стене рядом с теперь уже открытыми окнами. Было ясно, что хозяин вернулся домой; но он пришёл не с земли и не с какого-либо воздушного шара или воздушного судна, какое только можно вообразить. Снова послышались шаги, и Олни незаметно перебрался за угол на север; но прежде чем он смог найти укрытие, тихо воззвал голос, и он понял, что должен столкнуться лицом к лицу с хозяином дома.

Из западного окна высунулось большое чернобородое лицо, чьи глаза фосфоресцирующе светились отпечатком неслыханных зрелищ. Но голос звучал мягко и в причудливой стародавней манере, поэтому Олни не вздрогнул, когда загорелая рука протянулась к нему, чтобы помочь перелезть через подоконник в ту низкую комнату с чёрной панельной обшивкой из дуба и резной тюдоровской⁵⁹ меблировкой. Мужчина был облачён в очень старомодные одежды, и его окружал невыразимый ореол морских знаний и видений о высоких галеонах. Олни не помнит многих чудес, о которых он рассказывал, или даже того, кем он был; но говорит, что он был странным, и добрым, и преисполненным волшебством неизмеримых пустот времени и пространства. Маленькая комната казалась зелёной от тусклого водянистого света, и Олни увидел, что дальние окна на востоке не были открыты, но отгораживали туманный эфир мутными толстыми стёклышками, похожими на донышки старых бутылок.

Этот бородатый хозяин дома казался молодым, хотя взгляд его глаз был пропитан древними тайнами; а из рассказов о чудесных древних вещах, которые он поведал, следовало догадаться, что деревенские жители были правы в том, что он общался с морскими туманами и небесными облаками ещё с тех пор, как тут появилась хоть какая-нибудь деревня, чтобы взирать с равнины снизу на его безмолвную обитель. И день всё тянулся, а Олни всё ещё внимал слухам о былых временах и далёких местах и услышал, как короли Атлантиды сражались со скользкими богохульствами, которые извиваясь вылезали из трещин в океанском дне, и как украшенный колоннами и заросший тиной храм Посейдона всё ещё можно разглядеть в полночь со сбившихся с курса кораблей, которые, увидав его, понимают, что сбились с курса. Упоминались и времена Титанов, но хозяин оробел, когда заговорил о смутной первой эпохе хаоса до рождения богов или даже Старейших, когда лишь другие боги приходили танцевать на вершине Хатег-Кла в каменистой пустыне близ Ултара за рекой Скай⁶⁰.

Именно в этот момент раздался стук в дверь; эту древнюю дверь из расклёпанного гвоздями дуба, за которой простиралась только бездна белых облаков. Олни вздрогнул от испуга, но бородач жестом велел ему сидеть тихо и на цыпочках подошёл к двери, чтобы заглянуть в очень маленький глазок. То, что он увидел, ему не понравилось, поэтому он прижал палец к губам и на цыпочках прошёлся вокруг, чтобы закрыть и запереть все окна, прежде чем вернуться на старинную скамью рядом со своим гостем. Затем Олни увидел, как за полупрозрачными квадратами каждого из маленьких затемнённых окон последовательно задерживался странный чёрный силуэт, пока визитёр с назойливым любопытством переходил от окна к окну, прежде чем удалиться; и он был рад, что хозяин не ответил на этот стук. Ибо странные воплощения встречаются в великой бездне, и искатель снов должен позаботиться о том, чтобы не потревожить или не встретить тех, кого не следует.

Потом начали сгущаться тени; сначала маленькие и неприметные под столом, а затем более отчётливые в тёмных углах, обшитых панелями. И бородатый мужчина сделал загадочные молитвенные жесты и зажёг высокие свечи в причудливо отделанных латунных подсвечниках. Часто он поглядывал на дверь, как будто ожидая кого-то, и наконец, кажется, на его взгляды ответили своеобразным негромким стуком, который, должно быть, следовал какому-то очень древнему и секретному коду. На этот раз он даже не посмотрел в глазок, а взмахнул огромным дубовым засовом и отодвинул задвижку, отперев тяжёлую дверь и широко её отворив навстречу звёздам и туману.

И тогда под звуки неведомых гармоний в ту комнату вплыли из бездны все грёзы и воспоминания о затонувших Всемогущих Сущностях земли. И золотое пламя играло на увитых тиной локонах, так что Олни был ослеплён, выказывая им почтение. Там был несущий трезубец Нептун, резвые тритоны и фантастические нереиды, а на спинах дельфинов балансировала огромная зазубренная раковина, в которой ехало серое и ужасное воплощение первобытного Ноденса, Властителя Великой Бездны. И ракушки тритонов издали причудливое гудение, а нереиды извлекли странные звуки, ударяя по гротескным звучным раковинам неведомых созданий, что таятся в чёрных морских пещерах. Тогда седовласый Ноденс протянул иссушенную руку и помог Олни и хозяину дома забраться в огромную раковину, при этом ракушки и гонги подняли дикий и устрашающий гул. И навстречу бескрайнему эфиру закружился тот невероятный кортеж, чей шум криков затерялся в отголосках грома.

Всю ночь в Кингспорте наблюдали за тем высоким утёсом, когда шторм и туманы давали возможность его узреть, а когда ближе к рассветному часу маленькие тусклые окошки потемнели, шептались об ужасе и катастрофе. А дети и тучная жена Олни молились скромному истинному богу баптистов и надеялись, что путешественник одолжит зонтик и галоши, если к утру дождь не прекратится. Затем рассвет, мокрый и окутанный туманом, выплыл из моря и буи торжественно зазвонили в вихрях белого эфира. А в полдень над океаном зазвучали эльфийские трубы, когда Олни, не промокший и проворный, спускался со скал в старинный Кингспорт, со взглядом глаз, повидавших далёкие места. Он не мог вспомнить, что ему грёзилось в расположенной в небе хижине этого всё ещё безымянного отшельника, или рассказать, как он спустился вниз по этой скале, не покорённой иными ногами. И вообще не мог говорить об этих вещах ни с кем, кроме как с Ужасным Стариком, который после этого бормотал в свою длинную седую бороду некие странности, клянясь, что человек, спустившийся с того утёса, был не совсем тем человеком, кто поднялся наверх, и что где-то под той серой островерхой крышей или среди непостижимых просторов того зловещего белого тумана всё ещё оставался потерянный дух того, кем был Томас Олни.

И с тех самых пор, сквозь уныло тянущиеся годы серости и усталости, философ трудится, ест, спит и безропотно выполняет уместные для гражданина действия. Также он больше не тоскует по волшебству далёких холмов и не вздыхает по тайнам, выглядывающим, как зелёные рифы из бездонного моря. Однотипность его дней больше не вызывает у него печали, и как следует упорядоченные мысли повзрослели под стать его воображению. Его добрая жена становится всё тучнее, а дети старше, богаче и успешнее, и он никогда не упускает возможности правильно и гордо улыбнуться, когда этого требует случай. В его взгляде нет никакого беспокойного огонька, и если он и прислушивается к торжественным колоколам или далёким эльфийским трубам, то только по ночам, когда набредают старые грёзы. Он никогда больше не видел Кингспорта, поскольку его семье не полюбились те забавные старые дома и они жаловались, что канализация там была невероятно плохой. Теперь у них есть нарядное бунгало на Бристольском нагорье, где не громоздятся высокие утёсы, а соседи городские и современные.

Но в Кингспорте ходят странные истории, и даже Ужасный Старик признаёт то, о чём не рассказывал его дед. Ибо сейчас, когда ветер неистово проносится с севера мимо поднебесного древнего дома, единого с небосводом, наконец нарушается та зловещая, задумчивая тишина, которая всегда нависала над морскими тружениками Кингспорта. И старики рассказывают о приятных голосах, доносящихся с пением, и о смехе, что полнится радостью, превосходящей земные радости; и говорят, что вечерами маленькие низкие окошки светятся ярче, чем прежде. Говорят также, что неистовое полярное сияние всё чаще посещает это место, мерцая синим светом на севере и передавая видения хладных миров, в то время как утёс и коттедж нависают чёрными и фантастическими силуэтами на фоне диких проблесков. А предрассветный туман становится гуще, и моряки уже не уверены, что весь приглушённый звон со стороны моря — это звон одних лишь торжественных буёв.

Хуже всего, однако, это угасание старых страхов в сердцах молодых людей Кингспорта, которые стали склонны прислушиваться по ночам к слабым, далёким звукам северного ветра. Они клянутся, что в этом заоблачном коттедже не может обитать ни вреда, ни боли, ибо в новых голосах пульсирует веселье, и их сопровождает звон смеха и музыки. Какие истории могут принести морские туманы к этой призрачной и самой северной вершине, они не ведают, но страстно желают извлечь хоть какой-нибудь намёк на те чудеса, которые стучатся в зияющую с утёса дверь, когда облака наиболее густы. А патриархи страшатся, как бы однажды они один за другим не отыскали тот недоступный пик в небе и не узнали, какие многовековые тайны скрываются под покатой, обшитой дранкой крышей, которая является частью скал, звёзд и древних страхов Кингспорта. В том, что эти безрассудно храбрые юноши вернутся назад, они не сомневаются, но полагают, что свет может погаснуть в их глазах, а воля покинуть их сердца. И они не желают, чтобы причудливый Кингспорт с его извилистыми улочками и архаичными фронтонами безразлично влачил своё существование сквозь годы, пока голос за голосом смеющийся хор становится всё сильнее и необузданней в этом неведомом и ужасном орлином гнезде, где туманы и грёзы туманов останавливаются, чтобы отдохнуть на своём пути от моря к небесам.

Они не желают, чтобы души их молодых людей покидали милые очаги и увенчанные мансардными крышами таверны старого Кингспорта, как не желают они, чтобы смех и песни в этом высокогорном жилище становились громче. Ибо как пришедший голос принёс новые туманы с моря и новые огни с севера, так и другие голоса принесут ещё больше туманов и ещё больше огней, пока, возможно, стародавние боги (на существование которых они намекают лишь шёпотом из страха, что их услышит конгрегационалистский пастор) не явятся из бездны и с неведомого Кадата⁶¹ в холодной пустыне и не обоснуются на том зловеще подходящем для этого утёсе, так близко к пологим холмам и долинам скромных простых рыбаков. Они этого не желают, поскольку для простых людей вещи неземные нежелательны; и кроме того, Ужасный Старик часто вспоминает, что рассказывал Олни о стуке, которого устрашился одинокий отшельник, и о силуэте, казавшимся чёрным и назойливо любопытным на фоне тумана сквозь странные полупрозрачные окна с обрамлёнными свинцом лунными стёклами.

Всё это, однако, могут решать только Старейшие; а тем временем утренний туман по-прежнему восходит к тому головокружительному пику с невероятным древним домом, тем серым домом с низкими свесами крыши, где никого не видно, но куда вечер приносит едва заметные огни, пока северный ветер рассказывает о странных празднествах. Белый и пушистый, он приходит из бездны к своим собратьям облакам, полный видений о влажных пастбищах и пещерах левиафана. Когда предания гулко разносятся по гротам тритонов, а раковины в городах, заросших водорослями, выдувают дикие мелодии, разученные у Старейших, тогда густые, нетерпеливые испарения, наполненные знаниями, стекаются к небесам; и Кингспорт, тревожно приютившийся на своих меньших утёсах под этим устрашающе нависшим стражем рока, видит со стороны океана лишь таинственную белизну, как будто край утёса это край всей земли, а торжественные колокола буёв свободно звонят в эфире волшебства.